Дневник, 2005 год [январь-сентябрь] - Сергей Есин

Вопрос о рассекречивании архивов. Тут сталкиваются разные интересы — государственные и частные. Много глупости и беззакония. Мне иногда кажется, что над архивами так трясутся, потому что боятся прецедента: слишком рано начнут рассекречивать архивы сегодняшнего действия.

В институте. Видел Ю.И. Минералова, который рассказал мне свою версию о пасквиле в интернете.

Гриша Назаров получил двойку по русской литературе. "Сергей Николаевич, что делать?" Я посмотрел в его стихи — это настоящее. Пришлось обращаться к испытанному для талантливых двоечников приему: апелляции. К счастью, Ю.И. Минералов и Леша Антонов смилостивились, поставили 32 балла. У Гриши 95 баллов за этюд, — может быть, и пройдет.

Опять был стычка с родителями 15-летнего мальчика, которому Толя Королев поставил лишь 32 балла за этюд — нечто о телевидении, — видимо, сочтя его домашней заготовкой. Родители принесли мне его уже отпечатанным на компьютере. Где взяли? По памяти мальчик продиктовал? Надо проверить, есть ли в деле черновик? Если нет, появление текста у родителей становится совсем странным. Это четвертый или пятый конфликт с родителями. По крайней мере — их недовольство и всё опять то же самое в дальнейшем. Понятно? Полный от болезни ли от перекорма папа в конце воскликнул: "Надо уезжать из этой страны!". Вообще-то мальчик не сдал и русский устный. Но папа считает, что, хоть мальчику и пятнадцать лет, он уже драматург. Его пьесы шли в самодеятельности. Каждый пятнадцатилетний мальчик — русский писатель. Будьте уверены, если бы я или Королев любой текст этого мальчика нашли, как стихи Гриши Назарова, суперталантливыми, уж как-нибудь мы сумели бы что-то сделать с его двойкой. У нас есть испытанный прием: апелляция и ошибка преподавателя. К чести Гриши, после экзамена он пошел в библиотеку и прочел все, что о стихах Бунина раньше не знал.

Вечером приехал из Федоровского центра Саша Мамай. Ему пересадили роговицу за 20 тысяч рублей. Он проживет у нас еще неделю, будет заказывать контактные линзы на второй глаз. Мерку снимают в клинике в Сокольниках, а сами линзы готовят в США. Радоваться ли, что хоть что-то стало достижимым, или печалиться, что достижимым это стало лишь для богатых?

2 августа, вторник. Во-первых, пришли результаты письменного экзамена по английскому языку у переводчиков, они довольно безутешны. Под моим нажимом одной барышне поставили 32 балла, она наверняка не проходит, но девочка, по отзывам, очень хорошая. Двоек несколько, мне всех, естественно, жаль, но сделать ничего не могу.

Утром же меня взяли в осаду представители Краснопресненской управы и проектанты. Все они с поразительным упорством желают проложить газ для кафе "Пушкинское" через Литературный институт. Была представительница префекта Центрального округа, довольно милая женщина, которой я объяснил на местности, где они собираются работать с бульдозером и что мы — и город — при этом теряем. В том числе губим и несколько деревьев. Полное ощущение, что везде и крепко проплачено. Уж столько горячих заинтересованных лиц, так все готовы пойти на любые нарушения! После разговора у меня стало плохо с сердцем. Но разве кого-нибудь без затрат адреналина убедишь! Однако на этом не закончилось: завтра, совершенно измученный после собеседования, я поеду к пяти на совещание к префекту, вечером пришло по факсу приглашение. Я отчетливо понимаю, что дело мною будет проиграно, потому что, повторяю, полное ощущение немыслимых взяток, но важно не сдаться без боя!

Днем вместе с СП. подготовили "ценник" для собеседования.

Был Женя Рейн, отпрашивался на неделю в Нью-Йорк на публичные чтения в Национальной библиотеке. Ему за выступление дают 800 долларов и покупают билет. Мне так больно на него смотреть, он без денег, ждал открытия столовой, чтобы поесть. Один из крупнейших современных поэтов. Рассказывал, что Кушнер почти оглох. Напомнил мне эпизод, описанный мною в "Литературной газете", и все же спросил: правда ли, что Саша в Париже… Я сказал, что правда. Женя подарил мне крошечную книжечку с двумя повестями Виктора Гроссмана — "Еврейская попадья" и "Почетный академик". Одна о Пушкине и другая — о Чехове. Много интересных, тактично вставленных в текст исторических подробностей, ожившая эпоха. Запомнилось, жалко, что я этого не читал ранее.

Утром Толик отвез B.C. в больницу. Ее кладут в связи с ее вечерними температурами. Она мне уже несколько раз звонила: где у нее в сумке лежит то, а где другое? — собирал ее, естественно, я, спрашивала, как найти.

Ничего не писал о статейке в "Литературной России". В.Огрызко, друг нашего Максима, ведет, конечно, странноватую линию, о публикации даже не предупредил, статейка подлая, я набросал что-то вроде ответа, но не знаю, решусь ли напечатать или из презрения следы оставлю лишь в дневнике.

3 августа, среда. Невероятно трудный день, практически вымотавший меня целиком. Набирали семинар прозы. Как я уже писал. Толя Королев подошел ко всему очень скрупулезно, сделал рецензии на все 150 рукописей, завел толстую тетрадь, но по неопытности стал из нее во время собеседования зачитывать и вести беседы с будущими семинаристами. При этом до экзамена было допущено 47 человек в расчете, что часть не явится, но явились почти все. А отсеивать надо было чуть больше половины, работа тяжелая. В общем, эти беседы затянули и так длинный экзамен, почти не оставив времени, чтобы задать необходимые для оценки вопросы. К тому же, как мне показалось, было мало ярких людей и слишком много молоденьких, без всякого опыта, девочек на "фэнтэзи", чем сейчас и так засорена наша литература. Но прозаики — это вещь в себе, они не могут, как поэты, блистать во фрагментах.

К пяти, еще даже не подведя итогов экзамена, в совершенно мокрой рубашке уехал вместе с Влад. Ефим, на Марксистскую улицу к префекту Центрального округа Сергею Львовичу Байдакову. Это все по вопросу, уродовать нам или нет наш двор во имя подключения газа к новому ресторанному комплексу на Тверском. Пока шел по префектуре, сияющей, как церковь в пасхальный день, обратил внимание, сколько же в здание, в интерьеры, в мебель, в места работы, в компьютеры, в кондиционеры, в магнитные индикаторы на входе угрохано денег. Какие по этим просторным коридорам ходят сытые и хорошо одетые люди. После этих интерьеров наш институт выглядит штольней угледобывающей шахты.

Сели — человек пятнадцать — в небольшой зал заседаний, мне показалось, что все напряжены моим присутствием. Кому-то я создаю трудности во взаимоотношениях с инвесторами, кому-то не позволяю начать проектировать, а значит, зарабатывать. Вошел префект, начал заседание, как бы на меня не обращая внимание. Я почти сразу же, в паузу, принялся говорить: институт, памятник, Булгаков, Мандельштам, Платонов, центр, знаменитая решетка… Потом Влад. Ефим, сказал, что я по привычке командовать сразу взял все в свои руки. Это не совсем так. Но префект ко мне повернулся, все слушали меня очень внимательно. Надо сказать, сам префект, похожий, как сейчас говорят, на шкаф, произвел на меня большое впечатление. Главным образом тем, как быстро во все врезается, как точно и мгновенно, будто хороший дирижер партитуру, читает чертежи. Кстати, он быстро определил, что зелень газона можно и не портить, а провести трубу по дороге и под воротами. Потом потихонечку мы с ним стали препираться по поводу моей несговорчивости. Как сейчас модно в литературе, я обнажил прием и прямо сказал, что это мой небольшой шантаж и я хотел бы за неудобства и сложности получить какую-нибудь компенсацию. Или, скажем, деньги на проектирование новою корпуса, или деньги на прокладку нового кабеля плюс газ для нашей столовой. На этом, собственно, почти мгновенно закончили. Приказ префекта: встретиться завтра со мною и обговорить условия. Ай, да Есин, ай да сутяга!